Пётр Червинский

Везде был виноград. Даже как будто на морде повесили и раздавили, залепив глаза зеленым. Зеленым лупилась будка, стоявшая как лошадь на четырех ногах, с прибитым под козырек щитом, призывающим соревноваться.

Ряды в своем обвешанном оцепенении стояли понуро, с чувством совершившегося. Солнце, невидное даже если задрать голову, слепило всюду. Лоснящимся торсом в междурядьях плыл жар, закручивая верхи шпалер и мешая видеть достаточно вглубь. То, что было в июле, оказалось игрушкой по сравнению с августом. Стоявшие вдоль обочин посадки обвяли. Трава под ними скрутилась в жгуты и отдавала пылью. Дорога, убитая в камень, казалась мертвой.

Вносили и выносили корзины, то появляясь, то пропадая в зарослях. Ходили не спеша, словно таскали комьями землю - не чувствуя конца начатому движению.

Порфирий шел по ряду, увязая ногой во вспаханном. До края далеко. Боками трутся косматые виноградья, не давая идти особенно быстро. Слева и справа шуршание, чиканье ножниц, - в кустах покажется то голова в косынке, то плечо как спелая виноградина, - и шлеп в корзину какая-нибудь назревшая кисть. Вот и Клавдия. Носок тяжелой, обернутой до колена ноги торчит из распущенной в этом месте обуви, чуть задравшись, потому что не может опуститься туда, где ему положено быть.

Порфирий принес то, что надо. Еще раз, примерившись, щелкнули ножницами. Убедились. Тогда выкрутили сломанный винт и вкрутили новый.

В промежутках, когда можно было поднять голову и предстояло унести корзину, в раздвигавшихся ветках виделись то локоть, то спина, то ухо с виском Калмыкова. Калмыков должен был быть через ряд, однако постоянно оказывался на следующем.

Нога у Клавдии почти не болела, но сильна была память об упавшей бочке. Калмыков тогда поднял на руки и пронес какое-то время. Калмыков еще раз, помнится, поднял на руки - даже был такой снимок, - когда садились в машину. Это ничем не кончилось, даже- не смотрели особенно. Потом еще зацепилась штаниной за борт, влезая, и что-то там произошло, а Калмыков отцеплял.

Порфирий укладывает виноград, тот, что помягче, вытаскивая наверх, по временам выщипывая гнилые и усохшие ягоды. Потом. пригнувшись, протягивает корзину по междурядью, или, встав, большими шагами проносит ее вперед на несколько метров. Присаживается. Следит за руками Клавдии, срезающими виноград.

От гряд, насыпанных у корневищей, поднимается запах сухой земли, старых листьев. В лунках, в которых была вода, оставив известковую накипь, копошатся букашки, перевернутая 6ожья коровка и засыпающая бабочка. Там тень и не так жарко. Как плащ на вешалке, повисает куст, кисти кажутся руками, торчащими из карманов.

Еще вспомнила, как в окно без занавески шарили фонарем. Все, испугавшись подняли визг, а потом успокоились, потому что был Калмыков. Со стены напротив свисал плющ. Было очень темно, луна спряталась в тучи. Снизу, правда, какое-то из окон светилось, создавая вокруг полумрак, но темноты не рассеивало. Маячило что-то внизу - то ли задрав голову, то ли опустив, в белой рубахе с расстегнутым воротом, и больше ничего.

Постояла немного у окна, влезши с ногами на чужую постель, и отошла, когда пропал интерес к происходящему.

Однообразное чиканье ножниц, купоросный запах и тяжесть упавшей кисти. Порфирий, ползая в рыхлой земле, раздвигает ветви, собирает грозди и складывает в корзину. Наполнив, тащит на край поля и ссыпает в ящики.

Пока он ходит, Клавдия, привалившись к столбику, подбирается в тень, прячась в шершавых листьях. Подобрав ноги, смотрит прямо перед собой и выше, на верхи кустов, покачивающихся на грани неба и зелени, на обстриженные пальцы макушек, на плети, шнурки усов, и бумажный шорох куста временами представляется ей то нашептыванием, то шлепаньем по воде усталых крыльев большой желтой птицы. Поворачиваясь, лист покажется матовой ворсистой бородкой, качнется, загнувшись, и вернется обратно, пошатываясь. Снизу от почвы плывут испарения, и сам куст то темнее, то светлее, то отдает голубым, то выгорает до жухлого цвета.

Опять приходится ползти по ряду, словно вдоль стены, уже почти вслепую шаря по кустам. Порфирий следом. Солнце слепит немилосердно, кружится голова.

Всплыли в памяти лесок, небольшая рощица. Деревья молодые и качливые. Пруд с утками, мосток и пыльная дорога, огибая рощу идущая вдоль берега. У воды, в полоске глинистого пляжа пух, мусор. Ветер, летящий с пылью, морщит воду, порошит поверхность и вихрит хвосты уток.

К вечеру над прудом сходится туман, шелестят ивы, где-то посередине плеснет рыба и начинают заводить лягушки. Девчонки с одеялом разлягутся на берегу, погомонят, пошепчутся, споют - и потянутся обратно.

Бесконечное чиканье вязнет в ушах. Порфирий с корзиной плывет куда-то, зеленеет, вытягивается. Видимо, напекло голову. Щелкает мимо черенка, с третьего раза только удается попасть.

Вспомнила еще почему-то столовую. Распахнутые окна, мух, столы вдоль стен, как расставляла тарелки, кладя около каждой по яйцу. Марля на дверях от мух не помогала, только не пропускала воздух. Было душно перед грозой. Набежали тучи, задуло, и потом остановилось, ветра никакого, временами даже казалось, что воздуха нет совсем. Потом качнулось все в обратную сторону и полило, обильно, ливнем, с козырька над входом, с карнизов окон

текло завесой. К тому времени еще не пришли, а когда стали прибегать по одному, промокшие насквозь, кто в сапогах, кто с зонтиком, кто в майке, Калмыкова среди них не оказалось.

На голову опустилась тяжесть, в висках забило, забегало в глазах, и Клавдия осела в куст.

Порфирий бежал по ряду. До края далеко, а там еще свернуть от будки и вдоль обочины, через посадку. Как горбуны вдоль края косы, грудой ящики, канал с водой и опять - подскакивающая у ног дорога, вся в прожилках треснувшей земли и травяной бугор между колеями. С трудом переводится дыхание, не хватает воздуха.

Тоже был - пришел, ушел. Принес подушку, одеяло и матрас. Сложил на кровать, потрогал сетку. Но ему надо было под окном лежать, и он ушел. Потом вернулся - .выбора не оказалось.

Калмыков все спал, раскинувшись - голова съехала с подушки и загнулась, руки в стороны, одна свесилась совсем и матово блестит над краем. Порфирий лег, не раздеваясь, сложив ноги поверх одеяла, скрестив руки на животе. Спать не хотелось. В голову лезли мысли, вроде ни о чем, но будоражные. Потолок нависал, тенистый, в серых мышастых пятнах, то, казалось, опускается,

то поднимается и исчезает. Окно стояло молча, не шепоча, не издавая звуков, даже обычной ночной прохладой от него не исходило. Оно было угрюмо, словно большое, в тяжелой раме привидение. Не раздавалось никакого движения, дневные звуки замерли, разбрелись в углы, испугавшись ночных шорохов, а те не выходили. Дверь, распахнутая в коридор, повисла над полом белым прямоугольником. Думалось, что вот войдет кто-нибудь, но никого, одно дыхание

спящих.

Выскочивший из-за куста бугор, поворот, еще один. Иван Трофимович. Пришлют автобус, увезут Клавдию.

День подходил к обеду. Все жгло. Пришла в себя, перенесли к дороге, и у обочины в тени ей было лучше. Кусты, построившись рядами, шли как пароход углом. Дрожавший воздух колебал их очертания, словно двигал в скользком танце, и сам был скользкий как живот.

Порфирий все носил корзины. Калмыков, закончив, отправился купаться. Подтягивались остальные.

Все забывалось. Нечего было даже вспомнить. Какие-то обрывки: излучина реки, пустой песчаный берег, лес на противоположной стороне и эхо - с неожиданно высоким и тревожным голосом. Вода прозрачна, но у самой кромки, дальше - глубина, мутная, клубящаяся как туча. Деревья сомкнулись над краем, стали рядами, хотят прыгать - вот-вот, взмахнут сейчас и прыгнут.

Автобус подошел у к углу посадки. Стал, запылив кусты. Садились, втаскивая через головы корзины, складывая их одна в одну на переднем кресле. Побежали за Порфирием.

Села у окна и выставила голову на ветер. Было сухо. Тоскливо шелестели ветви, чиркали в траве кобылки, но лениво, сквозь сон.

За поворотом поле, еще одно, а там еще. От края и до края - словно лодка в море. Поля желтели, жухли, парили в душный воздух, но что-то было в них необъяснимое и растревоженное. Автобус медленно качался по ухабам - то ли верблюд, то ли большое, неповоротливое перекати-поле.

июль 1981