Пётр Червинский

 

 

Тихие повести незамутнённого бытия
 
 

 

 

 

Никчемная жизнь и метания Каретова
 

 

 

 

1. Почему убежал Каретов

Раскидывал длинные полы сюртука, долго умащиваясь. Вот и сел.

- Я к вам ненадолго.

Был рад, что ненадолго, встал, надеясь, что уйдёт. "Я ненадолго", - и начал говорить, и говорил. Что ничего общего между тем и тем и всё прочее. Каретов сел. Что же ещё делать?

Посудаев не тот человек. Он говорить не любит. Сразу - хлоп, войдёшь - и сразу хлоп - то и то. И ничего сверх.

Жена Каретова, то есть бывшая его жена, тоже другой человек. Она не говорит много и не хлопает, а сразу отвернётся. И вот.

Каретов вспомнил. "Я вам говорю", - сказал тогда Посудаев, стукнув по столу. Потом ещё раз стукнул и сказал: "Я вам говорю." Нет, не так. Вошёл и хлопнул дверью, - Это вы, Каретов? Нет, не так, - Вот и Каретов! Да, так. - Вот и Каретов, - сказал с ухмылко й и положил два пальца на стол, - хе! "Хе" и было. - Небылицы, мол, Каретов. Знаем. А вы-ка расскажите всю правду. - И сел. Каретов ничего не мог сказать. Что он собственно мог? Посудаев ёрзал, ёрзал, ещё раз хлопнул было, а потом спровадил. Он такой. Ему не скажи только - он спровадит.

И что ж, Посудаев так и ничего? Чтобы Посудаев, да ничего? Не бывало этого. У всех поспрашивает, по очереди к себе, поспрашивает - и всё узнает. Такой уж.

А что Каретов? Что Каретову, когда всё про него знают? Посудаев узнал - дальше можно не продолжать. Сверчок пришёл еще - и тырчит, тырчит, остановить нельзя. У Посудаева собирались, говорили. Опять собирались. Опять говорили. И что ж? Что вынесли? А ничего. Опять говорили - и снова ничего. Теперь зовут Каретова. Должен прийти и сам всё рассказать, как он и что. Кто ж пойдёт на это? Завтра, не завтра? Когда ещё? Зачем рассказывать, если Посудаев знает? Опять сначала? Посудаев хочет услышать из первых уст? Что ему от того, что это за "из первых"? Первые уже были. Нет, это невозможно, кто это вынесет? Каретов встал. Сверчок встал. Кончили? Нет ещё. Каретов сел.

Вот если бы вам всё по-человечески, так и так, мол, вот тогда б� Что тогда б? Посудаев поймёт, когда по-человечески, он ведь человек. Кто не ошибается? А кто? Все, и ведь если правду сказать, положа руку, то даже он сам, только вы не говорите. Зачем же говорить, если не говорить? Это к тому, что безгрешных нет, и надо во всём правду и признаться. Была ведь правда и во всём за него признались. Идти и говорить опять? Терпение - главное, надо пойти и - так и так, мол. А там, глядишь, и коллектив попросит. Коллектив попросит. Когда гоняли Колымаева, потолклись у двери и не вошли. Колымаев сам был виноват, неправильно повёл себя и нагрубил. Посудаев грубости не любит, он хотел помочь, а те, что не вошли, входить не собирались, они так пришли. Так и пришли? А как ещё приходить? Не надо передёргивать. Если правильно себя повести, то и Посудаев� Что Посудаев? Смягчится�

Все неправильно себя вели, все перегнули, а кому расхлёбывать, как не ему? Он уже не может, он захлёбывается, ему не расхлебать.

Если не пойти, Посудаев сам приведёт, насильно. Хуже будет. Как насильно? Посудаев может. Пришлёт кого-нибудь - и вот. Как тут не пой ти? Каретов встал. И хорошо. Посудаев будет так доволен. Не надо ничего решать, всё само решится. Кому такое не по нраву? "Садитесь", - скажет Посудаев, улыбнётся, - "Зачем пожаловали?" - и Каретов сядет. Каретов сел - и не идёт. Что ж вы? Он ждёт. Пусть ждёт. Вы не идёте? Почему он должен быть доволен? Тем, что пришли. А если не прийти? Тогда не будет. Так не идёте? Хорошо, я передам. И коллектив� Что? Пусть не просит. Так-так. Он машет пальцем перед носом, туда, сюда, туда� сюда� Каретов не следит за пальцем. Что передать? Ничего. Ему передадут. Сверчок уходит.

Пришли ещё. Мы ненадолго. Пришли, уселись с двух сторон и смотрят. Нам рассказали. Это правда? Что? Что не идёте к Посудаеву? Зачем ходить, он сам придёт. Как это? Так, насильно.

Не оттого ли и жена ушла, что насильно? Придёт, очинит карандаш, посидит. А потом - будете выступать? Не буду. Может, будете? И вдвоём, втроём, сначала - будете выступать? а потом - будете! И насильно. Поговорит, поговорит. Потом - "Работница такая-то за смену�" что за смену? Придёт, очинит карандаш, посидит. Не от того жена ушла?

Опять те двое - Может, всё-таки пойдёте? По фамилии уже не говорят, чтоб не раздражать. Он примет, поговорит, мы с двух сторон, вот как сейчас, он тут, мы тут - глядишь, уговорим. А зачем? Может, простит. Коллектив попросим, коллектив придёт, в дверь стукнет, погомонит, - может, послушает. Нет, не пойдём. Подождите. Вот войдём, мы первые, нет, вы первый. Вот войдём, а мы как будто на минуту. Сядем. Коллектив - за дверью, стоит, молчит, готовый. Вы начинайте, мы послушаем, а потом поддержим, его сначала, потом и вас. Коллектив за дверью молчит и слушает. Ещё поговорим, уговаривать станем, а там и коллектив загомонит: "Да чего уж, простим, нет, но как же, ну уж простим�"

Нет, извините, лучше без меня. Мы поддержим. Впрочем, можно по-другому. Мы входим, вы - за дверью: так и так, он осознал, раскаялся, может, послушаем? пусть расскажет? Не можем же мы сразу - Мы были у него, он нас прислал, не виноват, мол, и вообще не с ним случилось. Не можем же мы так. Надо по-другому. Никак не надо? Почему никак? Как-то ведь надо, начнём издалека: "Вчера, когда вы были тут, один работник перевыполнил план�" Он скажет - Наградить! Тут мы ему: "Мы это сделали, но вот когда бы все работники, тогда� мы горы б." Это лишнее, постой, надо по-другому. "Вчера, когда мы напряжённо, слаженно и честно, но не хватало рук�" Нет, не то. Надо так: "Вчера, когда мы напряжённо, чётко, с планом�"

- Я не пойду. - Но почему же? Смотрите, хорошо как! Я не пойду! Идите сами. Но без вас не то. Тут надо, чтоб всё было хорошо - бух, так и так, винюсь, мол, и не буду. А если буду? Это мы потом решим. Идёмте, не упрямьтесь. Я не пойду!

Они ушли. Каретов остался один, сидя за столом, по которому маршировали их пальцы, репетируя чёткость и слаженность. Пальцы коллектива.

Заглянули трое.

"Приказано", - гудящим шёпотом начали. "Приказано передать, что если не пойдёте, то доставят�" И трое стали при последнем слове по углам. К кому доставить? К Посудаеву? Доставите, а пока что сядьте. Зачем мне ходить куда-нибудь, Посудаев сам придёт.

Посудаев действительно пришёл. Вошёл и хлопнул дверью. У стоявших дрогнули углы лица. И он сказал, выбросив вперёд палец: "Вы, Каретов!"

Нет, было не так. Каретов теперь вспомнил. Он не знал, как тот вошёл, не видел. Дверь открылась, и в комнате вдруг оказался Посудаев. Или, может, дверь совсем не открывалась, а он там стоял? Руки он не вытягивал, но сказал: "Вы, Каретов! Вы заставили меня притащиться сюда. Ну что ж, я притащился. Так в чём же дело? Присаживайтесь, я вас выслушаю." - "Мне нечего добавить." - "Вы ничего пока не говорили." - "Это ничего не значит." - "Нет, это значит!"

Каретов говорил, но говорил совсем не то, чего ждал Посудаев, а то, чего говорить не стоило.

Я, сказал Каретов, я вас не звал сюда. Вчера, когда я был у вас, вы дали мне понять, что я совсем не то, что надо, и что вы одни, только вы можете понять, почувствовать происходящее. Но ведь я, я не секретарша, которая очинит карандаш и скажет и сделает то, что надо.

- В прошлом году, вспомните, - Каретов вытянул руку в сторону Посудаева, чтоб тот вспомнил, - Я ведь не играл в бумаги на виду у всех.

"Кто же играл тогда?"

"Ваш Воропаев."

"Вы больше ничего не можете сказать?" - "Нет, отчего же, я могу. Бумаги были меченые" - "Кто метил их?" - "В этом-то вопрос." - "Отчего ж вы так проехали тогда, Каретов?" - "А как я мог не проиграть?" - "Хорошо, а кому первому пришло стукнуть по голове графином?" - "Ему." - "Неужели он такой. Никогда не думал."

"Нет, отчего же, он держался долго, я бы сказал, что слишком долго." - "Там разве ещё что было?" - "Нет, а мало?" - "Пожалуй. А кому пришло в голову ставить на женщин?" - "Ему." - "Опять ему? Что же вы там делали?" - "Я играл." - "Приятное занятие. И вам в голову ничего не приходило?" - "Приходило. Но это не имеет отношения к делу." - "Всё же. Что?" - "Что вы, наверное, счастливы, имея Воропаева." - "Я с ним не играю." - "Конечно, он бы и не стал." - "Это отчего?" - "Ему неинтересно с вами, вы без фантазии, неинтересный человек, разве можно проиграться с вами?" - "Вы думаете, чтобы проигрывать, нужна фантазия?" - "Безусловно. Вспомните, затеяли вы тяжбу с Минаретовым, и что же? Минаретов, хоть и прав был, а вы выиграли." - "Почему это был Минаретов прав, кто вас сказал?" - "Что это были за строения между вами?" - "Наши." - "Вот, опять, а ведь вопрос был не в том. Минаретов начал придумывать, что да куда, а вы сразу - наши." - "Минаретов разве не говорил, что эти строения его?" - "Говорил, но чтобы потянуть время." - "Вот и был не прав, потому, потому что строения наши." - "Да, но совсем не то имелось в виду, эти строения можно было использовать с умом." - "Какого ума вы ожидали от Минаретова, если он не может отличить своё от чужого?" - "Ну хорошо, эти строения были ваши, а три квартиры, которые вы распределили между, тоже?" - "Их никто не брал." - "Но ведь их не брали, потому что решали, что с ними делать." - "Всё равно бы не решили." - "Вот я и говорю, у вас нет фантазии." - "Фантазий, чтоб выдумывать, у меня действительно нет. А вот вы, с фантазией, проиграли и жену, и чертежи, и вещи, только на это фантазии хватило." - "Не только." - "Что ещё?" - "Я и вас проиграл." - "Меня? Каким образом?" - "Таким же. Вы себе не принадлежите." - "Это чушь! Что вы такое говорите?" - "Вам разве не сказали?" - "Нет, но это невообразимо. Как вы дошли до этого? Это тоже предложил он?" - "Нет, предложил я, но всем понравилось, пришли в восторг, сам Аргусов был доволен." - "Что он сказал?" - "Что очень рад." - "А как же мой престиж? Что будут говорить?" - "Ничего не будут." - "Вы проигрались в пух, вы понимаете, как вы проигрались? Теперь вы в состоянии постичь всю глубину падения?" - "Глубину? Могу, но что он этого? Что это изменяет?" - "Нет, вы не в состоянии. Куда жена! Нет, вы не просто проиграли. Как это было?" - "Аргусов предложил ставить, а ставить было не на что, я предложил на вас." - "Как на меня? Почему?" - "Я сказал, что Посудаев самый главный, всё умеет и всё может, - выигравший выигрывает очень много: путёвки, премии, квартиры, дни. Все согласились. Почему бы нет?" - "Кто выиграл?" - "Я." - "Вы? И что же?" - "Вы пришли, а дальше - зависит от нас с вами." - "Невероятно. Яотказываюсь." - "Не играть вы уже не можете. Вы ведь тоже на меня поставили." - "Я не ставил." - "Кто же тогда водил вашей рукой по бумаге?" - "Никто не водил." - "Видите, значит поздно." - "Теперь не время, теперь я не могу играть." - "Но вы играли. Так что мой черёд быть Посудаевым, а вам�" - "Каретов, стойте, все эти комедии с переодеваниями закончились, больше не будет этого. Вы давали слово не играть, не так ли? у меня расписка. Я - Посудаев, и никто другой. Кто вам дал право на такие ставки? В можете поставить только на что-нибудь невинное." - "Если б это было так, никто бы, и Аргусов, не согласился." - "Вы не выйдете отсюда. Вы здесь останетесь. Я вас не выпущу, пока публично, я говорю - публично, в не откажетесь от своей затеи. Публично вы меня уже назвали идиотом, теперь публично откажетесь, этого достаточно." - "Но ведь вы не сможете вернуть проигранное." - "Кто же пойдёт на это? Я с вами не играл, слышите, я не играл, запомните." - "Увы." - "Так, так, держите", - и стоящие в углах, - "держите�"

Вот почему убежал Каретов, хотя убегать ему совсем не хотелось. Он выпрыгнул в окно. Окно было открыто, и Посудаев не успел его опередить.
 
 

2. Как искали Каретова

Он забежал в сад на краю города. В чугунную решетку, обвитую кустами бузины, стоял упершись лбом. Никто не мог видеть лба, - лоб не сверкал на солнце. Даже стоявший рядом милиционер не мог, поскольку стоял спиной, а если бы и обернулся, то и тогда б не смог, потому что лоб Каретова очень был похож на листик. Каретов так специально стал, чтоб был похож.

Пропавшего Каретова бросились искать, но не нашли. И как могли найти, если искали около, в то время как Каретов был на другом конце, в саду. Им бы и в голову не пришло, что Каретов мог быть там, где не ищут, да еще в саду.

Как быстро добежал! Однако быстро бегает Каретов, хотя всё мешало ему по дороге. К примеру, мост. То был не совсем обыкновенный мост. Каретов знал, но надеялся, что проскочит. Он подбежал - кусты, овраг там внизу, в овраге, этот заколдованный мост.

Каретов подбежал - и остановился, дальше бежать не имело смысла. Еще пришло в голову, что мост провалится, он имел обыкновение проваливаться. Каретов подумал, что, может быть, лучше вернуться и спрятаться где-нибудь.

Он бы и вернулся, но в этот момент вдруг понял, что если не перебежит, то совсем застрянет, а те, что сзади, догонят, схватят, вернут и побьют еще того и гляди. И только он это представил, тут же ступил на мост. Мост не провалился, и Каретов пробежал, даже не задев перил.

Каретов пробежал по мосту один раз, поднялся вверх - через колючки, кустарник, и как он знал, что этим не кончится, так и случилось. Стоило пробежать немного - опять овраг, мост. Он съехал вниз, спускаться как положено не было уже времени, пробежал по мосту, на задев перил, вскарабкался. И снова, через время, овраг, мост - вниз, через мост, наверх, и снова тот же овраг и мост. Тогда побежал вперед спиной, больше ничего не оставалось, и так бежал до самого сада. Здесь только стало возможным осмотреться. И вот он стоит, прижавшись к решетке лбом и наблюдает за милиционером.

Те, что бежали вслед, остановились не добежав. Они не думали, что Каретов мог быть в овраге. Они бродили здесь, между домов, и им тоже пришлось походить по кругу. Это был забор. Он как-то нелепо торчал - и туда и сюда, непонятно было, где начинается и где конец.

Обошли вокруг раза два, потом пошли вдоль, но поскольку выходили и заходили всякий раз с разных сторон, то и не могли понять, что это одно и то же. Остановились и тогда только подумали, что бежать дальше нет смысла, потому что если Каретов бежал, то убежал теперь далеко и вряд ли возможно догнать его, если же не бежал, а спрятался, то надо искать, а для того, чтоб искать, бежать не надо, даже напротив, лучше идти, и медленно, чтоб осмотреться, чтоб не спугнуть и чтоб больше увидеть.

И еще хорошо, чтобы больше увидеть, выстроиться цепочкой двумя рядами: один ряд - бежит, нет, идет, по одной стороне, другой ряд - по другой стороне, - так можно больше увидеть и успеть заглянуть в углы.

Хотя нет, это слишком просто, надо делать не так. Двое от каждого ряда бегут вперед, забегая в углы и всё осматривая, потом выскакивают и бегут дальше. Двое - медленнее, идут следом, так они успевают подойти почти вплотную к тем, что бегут впереди и с ними сомкнуться, а если Каретов выскочит, вспугнутый бегущими впереди, они смогут его захватить.

Остальные двигаются не спеша, постепенно осматривая всё, что впереди идущие пропустили. Так распределившись, пошли искать.

Каретов в это время в углу сада размышлял о происходящем. Если его здесь найдут, что он скажет, и надо ли будет вообще что-нибудь говорить или лучше взобраться на решетку и спрыгнуть с той стороны. Тогда увидит милиционер, всё поймет, и тогда не спрятаться. А они-то уж сумеют договориться с милиционером, что-нибудь пообещают, наговорят, они это умеют делать.

Нет, милиционера лучше чтоб не было. Может, крикнуть ему с другого конца что-нибудь, он побежит� Крикнуть? А вдруг эти, которые за ним, не успеют еще подойти, и тогда все напрасно, а милиционер, увидев, что никого, вернется. Это не выход. Придется ждать. Может быть, сам уйдет. Подумает - и уйдет. Что ему здесь? Каретов успокоился и стал перебирать другие случаи, которые могли бы произойти, будь они за ним уже рядом.

Вот он поворачивается своим окаменевшим тенистым лицом с отпечаткой решетки на лбу и смотрит на них в упор. Им становится не по себе от его взгляда, они отводят глаза, отворачиваются, а он в это время вскакивает и убегает через решетку. Да, но это возможно, если уйдет милиционер. А если он не уйдет? Тогда, например, вот.Те стоят там, он их ощущает, почти видит затылком, а он здесь, он ничего не делает, даже не шевелится, они думают, что он умер, потому что головы не видно, он наклонил голову, осторожно подходят, а он их растолкнет и убежит, не надо никакой решетки.

Это хороший способ, и милиционер может стоять, где стоял. Но это в том случае, если подумают, что он умер. А если не подумают? Тогда он заставит подумать, он ляжет, совсем ляжет, голову запрокинет и будет смотреть вверх остекленевшим глазом, они не смогут ничего другого подумать, им и в голову не придет, - а как подойдут, он их растолкнет и убежит.

Все это хорошо, но успеет ли он удачно вскочить с такой неудобной позы? Надо будет посмотреть, как получится.

Хорошо, если они придут со стороны сада, а если с другой - со стороны решетки? Тогда проще, тогда они не увидят. А если все же увидят? Вдруг кто-то из них подойдет близко и разглядит, что это не листик, может ведь быть такое. Скажем, идут они в разные стороны, подходят, кто-нибудь да почувствует его взгляд и обернется, покажется ему что-нибудь, подойдет ближе и разглядит. Может быть, не смотреть на них? тогда ничего не увидишь.

Смотреть придется. И если его все же увидят, надо будет бежать, и не просто бежать куда попало, их много, кто-нибудь наверняка бегает быстро, надо бежать так, чтобы они не знали куда. Побежать влево, зашуметь там в кустах, а потом теми же кустами тихо вернуться и бежать обратно. Так лучше. Да, но их много. Что если им придет в голову разделиться - одни туда, другие сюда? В таком случае надо ждать пока они все перелезут, незаметно вернуться через решетку в обратную сторону, а для милиционера сделать вид, что он один из них, какое-то время попрохаживаться по той стороне, потом пройти, пройти и за тем углом скрыться. Тогда никто ничего не поймет и все сойдет очень хорошо. Да, так и надо сделать.

Тем временем бегущие сзади значительно продвинулись в поисках. Все шло хорошо. Они осмотрели изрядный кусок, прилегающие дворы, гаражи, одиночно расположенные постройки, подъезды, незапертые подвалы, поднимались наверх, успевая пошарить на чердаках, - словом, ничего не пропустили по мере сил. Идя друг за другом вслед разглядели то, чего раньше никогда не удавалось разглядывать, видели каждый предмет, каждую трещинку так, как если бы оно было отдельно, во всех подробностях. Они брели теперь не наугад, а продуманно: здесь они уже были и это видели, там не осмотрели заворот и уступ, здесь - яма, а тут углубление. Всё это было знакомо и в каждом отверстии, везде, где мог спрятаться человек, они находили что-то новое для себя. Они стали как один мозг, один организм и коллективная память. Почти не переговариваясь, они понимали друг друга с ходу. Стоило махнуть, стоило моргнуть, остановиться - и другой, следующий, все понимал и делал как следовало.

Двумя рядами в цепочку продвигались они вперед, обучаясь предчувствию, и уже недалеко было то время, когда настигнут Каретова.

Каретов прикидывал, сколько у них уйдет на поиски и будет ли у них время бежать. Они появятся, оцепив весь сад, теперь Каретов не сомневался. Скрыться незаметно вряд ли удастся, присутствие милиционера ничего не изменит, он бы мог вообще не стоять здесь. Каретову надо было придумать, как наилучшим образом избежать встречи. То, что его заметят сразу как войдут в сад, Каретов понимал. Он окажется в центре, и его так или иначе увидят, а если не увидят, почувствуют. Когда почувствуют, начнут искать и обязательно набредут, кто-нибудь да набредет. В этом случае было бы хорошо забраться на дерево, это выход, поскольку на дереве не сразу заметят, а там, пока разберутся, спорхнуть - и бежать, бежать что есть сил. Это, может, не самое лучшее, но другого нет.

У Каретова росло ощущение близости. Вот они здесь, вот они входят, те - отсюда, а эти - там, сзади идут, он почти видит, ему хочется бежать, но бежать нельзя. Каретов прижался к решетке, чтобы слиться с ней, чтобы превратиться в решетку, и его нельзя было отделить. На мгновение показалось, что это произошло, пальцы рук уткнулись в кирпич и царапнули, входя в пазы перекладин, стало даже не по себе, вдруг не удастся выйти обратно. Каретов подергал руки, которые приросли, они отделились. По-прежнему не было выхода. Оставалось ждать.

Двое впереди остановились. Наскочили на какой-то предмет, оставленный, как показалось, Каретовым. Это уже было что-то, какой-то след, за который зацепившись, можно было искать не наугад, а определенно. Каретов его оставил, когда стоял здесь, - может быть, прятался, может, только собирался укрыться. Место удобное - поворот, еще поворот и загиб, который не сразу заметишь. Видимо, покрутившись, Каретов в последний момент раздумал, решив, что, если его обнаружат, бежать будет некуда - там тупик и хорошая для такого случая ловушка. Хорошо рассудил Каретов, так бы и вышло.

Предмет, который он потерял, была пуговица. У Каретова на штанах сзади такие пуговицы, блестящие, металлические и выпуклые, совсем неудобные пуговицы, неудобные потому, что за все цепляли, и когда Каретов садился, вдавливались, как-то сворачивались на бок и ерзали. Каретов, когда прыгал в окно, уже тогда одна из них плохо держалась, ничего удивительного, что где-то оторвалась. Наверное, он хотел сесть, попробовал, но что-то ему показалось здесь неудобным, встал, а пуговица осталась.

Подняли пуговицу, повертели, осмотрели внимательно, пуговица была сцарапана как раз в том месте, где на нее садились. Несомненно, это его пуговица. Теперь можно легко найти и Каретова. Говорят, что если найти предмет, принадлежащий какому-нибудь человеку, то по этому предмету легко найти его самого, существует такая связь, почти неуловимая, между человеком и вещью, что-то вроде голоса части, зова, ибо часть стремится на свое место, какая-то ниточка, вот почему собаки легко находят по вещи, и запах здесь совсем не при чем, просто собаки не утратили эту связь. Так говорил Посудаев.

Пуговицу спрятали и пошли с нею. Поиски Каретова стали теперь делом одного только времени.

Каретов почувствовал, что нашли пуговицу, что-то засаднило внутри, и, смирясь, ждал, не строя теперь никаких планов. Уныло стоял, прижавшись к решетке, уныло думал, ни на что не надеясь, просто мысли приходили сами, он их обдумывал и они уходили. Что-то вспоминалось, что-то так, мелькнув, не задерживалось и шло своим чередом.

В прошлом году он действительно не играл в бумаги, и предложение Посудаева смутило его. Он не знал даже, как это делать. Посудаев, тот знал, он оплел и его запутал, Каретов оказался опутан кругом. Играли на деньги, на чертежи и в престиж. В престиж самая распространенная была игра, и Каретов окончательно пал в глазах коллектива, он уже ничего сам не мог, все только через Посудаева. Каретов так опустился и так упал, что перестал понимать, чем занимается. Вначале он все хорошо представлял: есть он, есть коллектив, в котором надо работать, он не попал в него случайно, а шел как все, потому что так сложилось, так требовалось, и в этом была определенная польза и смысл. Потом вдруг оказалось, что он занимается совсем не тем. В этом убедил его Посудаев, когда они сели играть. Оказалось, что все это можно приобрести и потерять, даже совсем не найти, не прикладывая особых усилий. Стоило сыграть один раз, как почувствовалась зыбкость и ненадежность всего под ногами, все стало ускользать очень быстро и приобретать совсем не тот вид и смысл, каким выглядело вначале. Прежде всего в делах. То, что приносилось, было совсем не то, Посудаев видимо блефовал, и Каретову приходилось делать то же. Потом оказывалось, что это он, Каретов, все и напутал. Вскоре Каретов перестал понимать, где его место. То был стол, за которым сидел, потом стол начал переходить от одного к другому, пока не пропал совсем, и Каретов теперь ни за чем не сидел. Позднее обнаружились такие же движения с комнатой. Каретов сначала располагался в одной, потом в двух, потом в нескольких, потом опять в одной, но уже в какой-то четвертой, а там никакой не стало. Затем - жена. У Посудаева была своя, у Каретова своя. Посудаеву показалось мало. Но если бы только так, то это б еще ничего. Каретов сначала перестал понимать, где чья, потом никакой не стало. Вот почему, когда Аргусов предложил сыграть, дав понять, что играть будут на Посудаева, Каретов ухватился за эту мысль. И что же? Посудаева проиграли, и проиграли Каретову, сам Аргусов его поздравлял, но Посудаев как был Посудаевым, так и остался. Несправедливо. И теперь, вместо того, чтобы сидеть как Посудаев,он должен бегать и прятаться.

Тем временем те, что искали, перешли овраг. Им не пришлось топтаться на одном месте, потому что их было много, и каждый считался за один раз, кроме того, они оборачивались, а задние возвращались, и это могло сойти за то, как если бы шли спиной. Дальше пошло как по маслу, ибо овраг был тот рубеж, после которого все остальное было легко.

Никуда, кроме как в сад, следы не вели. Трава у обочины оказалась примята, он здесь шел, пусть задом наперед, но они не присматривались. Могло, правда, смутить еще одно обстоятельство: от оврага вились две дороги, и на второй трава тоже была примята, но их это не смутило, было достаточно, что он шел по одной, по этой, ведь он мог идти только по одной, к тому же он любит природу, а сад именно такое место.

Оказалось, что правильно рассудили. Вот перекресток, сад, а вот и милиционер. Однако надо и в саду еще отыскать Каретова.

Каретов стоял, прижавшись к решетке лбом, и видел, как они вышли. Он предполагал, и они так сделали, - оцепили сад, пошли двумя рядами, эти - вдоль решетки по тротуару, а те - мимо входа, с другой стороны, сзади. Двигались медленно, парами, всматриваясь в кусты, в деревья, нависшие над решеткой и тротуаром - Каретов мог быть на дереве, он умел лазать. Подошли вплотную, один даже дохнул на руку Каретова, ухватившую узел решетки, но не заметил. Видимо, лоб Каретова действительно был похож на листик, а пальцы слились с решеткой. Прошли мимо. Последний, ширяя палкой в кусты, вороша листву, ткнул в Каретова, но тот зашуршал и закачался, как куст.

Они решили идти кругами, постепенно сужаясь к центру, им это было нетрудно, потому что шли друг другу навстречу и замечали, где был предыдущий ряд и что уже осмотрели. При такой системе Каретов не мог скрыться. Был уже сделан четвертый круг, оставалось немного, круги сужались. Каретов думал, что вот, сейчас, они уйдут ни с чем, посовещавшись, и прекратят. Он слился с решеткой и затаил дыхание.

Они бы и ушли, если бы не милиционер. Он прокричал в решетку - один из ваших что-то нашел, поднять не может, это, наверное, то, что ищут.

Так искали Каретова и так нашли. Этим "одним из ваших" был сам Каретов. Его сняли с решетки и повели. Посудаев оказался прав с пуговицей: часть всегда стремится к своему целому.
 
 

3. Как усмиряли Каретова

А усмиряли так. Посудаев кое-что напомнил Каретову, и тот оказался кругом обязан. Когда первый раз привели его, он обещал не злоумышлять, вот и расписка. Ему дали стол, а потом убрали, потому что стал играть, а когда проиграл, начал говорить, что играл на деньги, а чертежи, мол, не при чем. Вот и чертежи. И что за чертежи - одно название, на них нет подписи Посудаева, Каретов, следовательно, все помимо делал, помимо Посудаева, и пытался их протащить, это развал, и не при чем здесь коллектив, потому что коллектив не поддержал тогда Каретова, к тому же он никогда не спрашивал у коллектива. Коллектив всегда смотрел на него как-то так, - разве не смотрел? Когда пришли просить за Колымаева, то потолкались и ушли, потому что это Каретов хотел и думал, что надо сказать, а коллектив не думал. Тогда забрали комнату. Вернее, не забрали, а перевели в другую, потому что коллектив видеть его уже не мог, а сказать прямо не решался. Воропаев правильно сказал тогда. Он не понял Воропаева? Хорошо, сейчас поймет. Воропаев когда приходил тогда, он приходил сам, собственной волей, его не посылали, хотел уладить миром, теперь миром не удастся, это Каретов должен понимать. И если бы он поступил, как Воропаев предлагал, может, все этим и закончилось бы. Колымаева он упомянул специально, чтобы так не поступать, как Колымаев. К тому же, кто тогда Колымаева подбил? Да, и это Воропаев хотел Каретову напомнить. Что, и так ясно? А что тогда не ясно? Зачем он приходил? Он хотел, чтобы как лучше? Он хотел, чтобы ему был стол? Но ему и так есть стол, зачем еще? Воропаев не бескорыстен? Это неправда, все знают Воропаева. В чем его можно упрекнуть?

Второе, жена Каретова и Посудаева. Да, у Посудаева есть возможности, но это ни о чем не говорит. Как сложилось, так сложилось, пусть и будет. Нет, отчего же, он вовсе не ретроград, Посудаев, но ведь это все только с одной стороны, а с другой? Посудаев с разных сторон смотрит, ему виднее. Так нельзя? Каретов прав, раз он так считает и говорит, а как считают другие? Нет, он не поставил так, что всегда прав Посудаев. Так сложилось, и, наверное, в этом есть смысл, раз так сложилось, ведь не из чего ж это взялось. Он бы, может, и мог простить Каретова, во всяком случае не обратить внимание, но Каретов очень уж все заострил. Теперь нельзя. Теперь надо по-другому. Скажем, если бы Каретов отказался от всяких начинаний, может быть, переменил бы фамилию, над этим надо подумать, несуразная фамилия, не мешал бы Посудаеву, а еще лучше, чтоб помогал, вот тогда бы, может быть� Так в свое время поступил Космогонов, и ничего. Этому можно научиться, главное захотеть. Каретов не понимает выгоды, одному ничего не добиться. К тому же пусть не думает, что все обойдется, Аргусов не дал ручательства, и никто не подтвердит, что Каретов выиграл и что вообще играли. Со стороны Каретова это было глупо и безрассудно, и пусть скажет спасибо, что никто не подтвердит, Каретов не понимает выгоды. Да, так решили, но так будет лучше, потому что Посудаев знает, что сделать, он рассудит, к тому ж он милостив, это любой скажет, хоть тот же Космогонов. Каретов не хочет быть как Космогонов? Отчего? Тот спился? Но это не значит, что то же ждет и Каретова. Это зависит от человека. Какие махинации? Космогонов не способен на махинации, он вообще ни на что не способен, его терпят. Да, удобен, за него можно ручаться, у него спина, но что кроме спины? Ах именно это не устраивает Каретова? Ну что ж, вовсе не обязательно иметь спину, у Космогонова исключительная спина. Что? Жены у него нет? Ушла? Кто ж ее знает, когда ушла, а какое это имеет значение? Наверное, когда он запил. Отчего запил? Не от хорошей жизни? Нет, отчего ж, что было нехорошего в его жизни? Наверное, запил, когда жена ушла. Да, действительно, не получается, надо будет все это выяснить. Однако не в том дело. Космогонов для примера, и к тому,о чем речь, отношения не имеет. Скажем, так: в ближайшие дни необходимо подготовить документацию, никаких отклонений, да, свести, подбить и заполнить. С сегодняшнего дня вы не Каретов больше. Воропаев за этим проследит. Не хотите? Это бонапартизм, кто вамтакое внушил? Почему вы думаете, что никто на это не пойдет? Пойдут. Что вы знаете, чего никто не знает и что может мне повредить? Выкладывайте. Я не сваливал битум, куда не положено. Да, знаю что, но кто поверит? К тому же вы не Каретов больше. Что ж какзагрязняется, да, загрязняется, а кто будет строить обводы, где средства? Это не входит в мои обязанности. Почему вы решили определить, что я должен, чего не должен? Кто выделял средства? Ах выделяли средства именно на это. Ну что ж, а почему я должен знать, куда разошлись? Разошлись, на то, на это, мало ли на что могли. Вы сами разве не получали суммы на принадлежности? Я же вас не спрашиваю. Почему вы спрашиваете, где на обводы? Нет сумм. Да, ни сумм, ни сооружений. Ах можете отчитаться. Отчитывайтесь. Кто списал? Воропаев? Почему он это сделал? Изгрязнились, залили, так, это легко проверить. Перед вами не стану. Посмотрите сметы за год, я не могу держать столько цифр в голове. Да, всё. Что вы еще знаете? Ах это. Никто его не своротил, и ничего тайком не выносилось. Что видели? Да, склады были, а что в них, в складах, почему исчезло? Трубы и сейчас есть. Как где? В земле, где еще быть? Конечно, рыли котлован, как иначе, Конопатов рыл, Копытов и Рубашников. Вырыли котлован, семь на восемь. Закопали - и асфальт сверху. Не видно? Значит уложили так. Нет, разрывать не будем. Какие трубы были? Не помню, большие, наверно, раз семь на восемь. В заборе дырку? И трубы через забор? Кто вам такое сказал? Таскал Рубашников? И Копытов? Когда это? В том году? Что же тогда в котлован зарыли? Ведь был асфальтоукладчик. Почему вы думаете, что ничего не делал? Как это не был, был, подряжался, как его, на "м" как-то, то ли Михайлов, то ли Медведев. Мотылёв? Может быть. Да, так и звали. Так что этот Мотылёв? асфальт увез? Что ж он положил вместо асфальта? Ничего не положил? Ничего не положить не мог, я сам смету подписывал и в окно смотрел, я тоже в окно смотрю. Это все ложь и развал работы. Труд для вас средство удовлетворения амбиций. Почему вы не заговорите со мной о деньгах, которые давались на реконструкцию корпуса? Такая тема, можно говорить и говорить. Куда я дел их, эти деньги, весь фасад можно б было ими обклеить и еще б на крышу хватило? Прокутил. Все подчистую, загулял - и вот. Вы никогда над этим не думали? И еще, может быть, с вашей женой спустил, с Посудаева всё станется, того и гляди какую-нибудь пакость устроит - в Москве печатают, там печатают, сям печатают, в больших журналах, гонорары прут, и мало, еще и деньги спустил, что на реконструкцию. Столовую разорил, всех поснимал и побил окна по всему этажу, когда мебель вытаскивал, чтоб не ломать дверей. Хорош, ничего не скажешь. Такого Посудаева не то, что снять, а головой об дверь и еще в зад коленом. Асфальтом перепачкал всё, трубы в карман сложил, Копытов и Рубашников - все не при чем, вы не подумайте, это Посудаев, он сам всё делал, прикинувшись Копытовым и Рубашниковым. Он и кирпич побил, и в котлован закопал, что - и сам не помнит, и Мотылёву оплатил по смете, сам всё подделал, а Мотылёв его двоюродный брат, сговорились и никакой котлован не рыли, только перекорёжили всё для отвода глаз, а асфальт невесть куда сплавили. Вот какой Посудаев. Вор. Но это не всё! Не все даже знают, кто Посудаев. Он по ночам грабит командировочных, забирается в гостиницу и шарит по номерам, у него там все подкуплены - не горничные, а гангстеры, он же и вселяет, кого захочет. Но вы не думайте, не только на это способен Посудаев, это мелочи. Тут цепь хитросплетений, и я смолкаю. Так, Каретов? В этом вы собирались меня уличить? Что ж замолчали? Я могу помочь. Например, кстати, вот это тема - про то, как Посудаев обсчитывает работников и деньги в карман кладет. А делает он это просто, у него всё просто. Когда премия, он ее не начисляет, дескать, план не выполнили, какая премия? Или повысит в должности, а ризницу себе - видите, как просто, и не подкопаешься, по бумагам чисто. Главное, чтоб бумаги в порядке. А у вас, Каретов, бумаги в порядке? За квартал по бумагам не всё хорошо. В феврале двадцать восемь дней� Двадцать девять? Хорошо, пусть двадцать девять, всё равно не сходится. Где остальное? Ещё и за март. В марте тридцать один день, у вас получается тридцать девять. Меркантилову расчет был дан, у вас он всё числится. Болел? Ну и пусть болел, но его нет. За прошлый месяц смета перерасчет, вот объяснительная, но я плевал. Где деньги? А денег нет. Сколько пишущих машинок? Пять? Это в машбюро, а не в отделе, почему пять? Много людей? И все печатают? Сколько положено? Положено две, две и не больше, списаны? Вот и пожалуйста, на вашей совести. Молоканов арендует? Почему Молоканов арендует машинки? Своих нет? Галина печатает? Курсы машинописи? Вот куда идут, Каретов, деньги, а не в карман Посудаеву. Карман Посудаева после этого чист. Чист как стеклышко. С сегодняшнего дня, Каретов, всё будет по-другому. Никаких доносов. Я Посудаев, и им остаюсь, никто другой за меня не будет Посудаевым. А вы - полы месть, вы никуда не годный человек, даже для бухгалтерии. Когда мне вас направили, я был великодушен, даже чрезмерно. Мне показалось, что вот, пришел такой, какой нужен, он все поймет и будет делать все как положено, но вот� Что меня задело? Да, задело. А кто привел в отдел сенбернара? У Моева радикулит? И что же, он лечится сенбернаром? Шерстью? Шерсть - это вред. От шерсти астма. Да, я не люблю собак, и животных не люблю, никаких, я людей люблю и о них забочусь, здоровых людей, они - богатство и моральный климат, а вы создали непереносимую атмосферу� Никаких бумаг в руки, считать вам нечего, за вас посчитают, а вам - метлу и швабру. Главное, делать вид, что ничего не произошло. Тогда и в коллективе зауважают. Когда научитесь убирать за другими, тогда и сами перестанете пылить и сорить. Физический труд, он укрепляет и облагораживает, как там, в здоровом теле здоровый дух, так вот, чтоб всё кругом было здоровое, начнем с Каретова. Укрепим и подтянем. По утрам будет гимнастика, махи ногой вперед и наклоны, самое главное, тоже вперед и влево-вправо. Понаклоняетесь, помахаете, а там, глядишь, и дурь улетит. А что, Каретов, не заняться ли вам физическим воспитанием в коллективе? Будем ходить на стадион, не по кустам траву мять, а на стадионе, как люди, по дорожкам, по кругу, туда и сюда. Там птички, воздух и солнышко, хорошо! А летом - в лагерь, спортивно-трудовой, на отдых, не пиво пить, а работать, смена труда, так, кажется, называется. Что, Каретов, я в этом вижу здоровое начало. Курить бросим, одно засорение мозгов и вред здоровью. Я первый завтра брошу, а вы дежурьте, чтоб не курили. Видите, Каретов, я вас люблю и доверяю вам. С вас и начнем переделывать - чтоб чистый воздух, моральный климат и атмосфера. Я буду заводить, а вы подтянете. А когда закрутим, дальше само пойдет, по утрам будем открывать все форточки, проветривать, затхлый воздух, согласен, затхло у нас, но кто исправит, если не вы, не я. Только надо, чтоб кто-нибудь за этим следил. Впрочем, вы и будете. Откроете окно и на всю улицу: - Эй, кто еще не поздоровался с Посудаевым? Нет, не так. - На зарядку становись! Или что-нибудь в это роде. Пора кончать с безалаберщиной, надо чтоб всё шло как положено, по распорядку, разработаем график, кто за что и кому куда, посадим цветы перед окнами, поливать будем, не сходя с рабочих мест, купим шланги, а в перерыв - мести территорию для разрядки, укрепляет мышцы таза и живота, не будет радикулита и не надо будет собак водить. Тишь и благодать и над всем этим солнце. Давайте это в девиз - Над нами солнце! Прибьем гвоздями. Пусть все видят, как хорошо, и не будет проблемы кадров. Ну что, идет, Каретов?

Так усмирили Каретова. Каретов был согласен, что оставалось делать? Если вся земля будет большой сад, куда бежать тогда?
 
 

4. Почему Каретов стал бессловесным

Каретов стал похож на капусту, ничего не говорил и не думал, только ходил по проветренным коридорам, собирал бумажки и мел лестницу.

Каретов стал похож на Космогонова, потерял цвет лица, выгорел, посерел, хотя свежего воздуха стало больше.

Каретов теперь не сидел на месте; по утрам гимнастика, бег, поливка цветов, проветривание помещений, стадион, уборка. В перерыв надо встречать грейдеры, он теперь убирал и улицу, большой длинный участок. Надо было следить за зелеными насаждениями, холить сквер и смотреть, чтобы грейдеры ничего не разворотили.

Каретов теперь не мял траву, потому что знал, как тяжело ее выращивать. После обеда, в тихие деловые часы ее приходилось стричь, Каретов для этого обзавелся специальной машинкой. Машинка ездила и тырчала, оставляя за собой запах травы. Траву собирали и складывали в мешки для кроликов, растить которых тоже было на совести у Каретова, - он добивался большого приплода и быстрого роста молодняка. Кролики плодились, нагуливали жир, и Посудаев сдавал их на мясо, шкурки тоже куда-то шли. Это было выгодно. Посудаеву шел доход, Каретов не сидел без дела, кроликам освобождалось место и можно было плодиться дальше. Кролики сначала болели, потом привыкли.

Каретов поначалу ожил. Много деятельности, неисчерпаемые возможности, чистота, порядок. Курить действительно бросили, поначалу курили в туалетах, но потом и там стали добиваться свежего воздуха. Всего коснулась рука реорганизации. Не было дня простоя. Все куда-то ходили, бегали, незанятые - шли на стадион либо на поливку питомника декоративных растений, цветы там росли в кадках и на зиму их переносили в кабинет к Посудаеву, в вестибюль, актовый зал и канцелярию. С бумагами тоже ходили не просто, а в тяжелых портфелях (сутулые - в ранцах), выжимая их по дороге, чтобы восполнить нехватку физической нагрузки и добиться полной гармонии тела и духа.

Каретов должен был еще заниматься в балетной школе с детьми и в кружке художественной самодеятельности, где разучивали стихи и маршировали под музыку. А когда разучили, выступили. Потом за эти стихи и марши Посудаева наградили на конкурсе. Став лауреатом, он совсем перестал здороваться. Авторитет его рос день ото дня, его пригласили петь в народном хоре, называли возродителем фольклорных традиций и борцом за новый быт. Общежитие, строившееся еще до перемен, теперь так не называлось. Посудаев считал неприличным холостую и одинокую жизнь, поэтому все работающие должны были жить семейно. Комнаты, перегородив на блоки, объединили, и каждое такое объединение, рассчитанное на три семейные пары, вело самостоятельную жизнь, подчиняясь непосредственно Посудаеву, а не коменданту. Комендант следил за порядком на лестницах и в вестибюле.

Каретов, призванный поначалу следить за всеобщим порядком и быть правой рукой Посудаева, всё больше отходил на совсем последний план и, заслужив было повиновением милостей, их всё больше лишался. Посудаев перестал замечать его. Каретов сделался не при чем: вопи - не услышат. По-прежнему стриг траву, растил кроликов, убирал территорию, водил всех на гимнастику, но в этом не было ничего с его стороны, всё воздавалось одному Посудаеву.

Каретов попытался было возместить на путевках: распределять по своему усмотрению и тем, кому считал нужным, но потом оказалось, что это не он распределял и что не мог он распределять. А вот Воропаев, который, казалось, самим Богом был обойден, лишенный возможности семейной жизни, так что даже Посудаев не был этим доволен, - тот во всем принимал участие, всем заправлял, день ото дня набирал силу и был уже почти то же, что Посудаев. Посудаев видимо попускал ему, ведь тот был не совсем то же, что Посудаев, и Посудаевым стать не мог.

Всё это было непереносимо оскорбленному сердцу Каретова, и он раза два или три подставил Воропаеву ногу, это удалось, Воропаев пал, но потом через время поднялся на недостижимую высь, и оттуда, с той выси, никак не мог уже зацепиться о ногу Каретова. Каретов иссяк на этом. Он стал опускаться еще быстрее, все более набирая черты Космогонова. Поблекши и свявши, механически делал он, что полагалось, не задумываясь над нужностью, ненужностью осуществляющегося.

Посудаев начал добывать камни, разрыл карьер где-то позади, там нашли то ли песчаник, то ли ракушечник, какие-то залежи. Разработчики ходили в лиловых блузах, их каждый день встречали криками "браво", а в конце дня пускали салют. Они помещались отдельно от карьера, но тоже семейно, должен же был кто-то стирать их блузы.

Соорудили плац, что-то вроде Марсова поле, пустое и голое место за городом, разрыли холм и заровняли. Сначала не знали, что с этим делать - то ли разводить овец, то ли устроить скачки, потом решили оставить так, только засеять чем-нибудь, чтоб очищать воздух.

Очень много дней убили на его сооружение. После бульдозеров прошлись с лопатами, две недели не ходили на стадион, разгребая плац. Потом равняли колею вокруг для стока воды и покрывали дерном бугор, делая каемочку, на это тоже ушло время.

Это было грандиозное предприятие Посудаева, долженствовавшее увековечить его. Потом весь плац окружили ленточкой по периметру, и эту ленточку перерез'ал Посудаев. Прибежали дети, одетые под цветы, устроили митинг, хором кричали что-то. Было радостно и приподнято. Потом вдоль дороги высаживали деревья, а посередине на полукруге клумбы воткнули шток. Опять что-то кричали, подняли флаг. Очень торжественно получилось. Посудаев вышел вперед, выставил руку и говорил, а его поздравляли.

Закончив плац, Посудаев принялся громоздить кубы на площади, где разворачиваются трамваи и заполонил ими всё свободное место, так что трамваям приходилось теперь разворачиваться невидимо для тех, кто ждет. На кубах выбили золотом цифры - то ли юбилей, то ли дату рождения Посудаева, и тоже радостно провели на открытии время. Вверх взлетели цветы салюта в виде буквы "П", кричали и хлопали.

В спортивном трудовом лагере, где собирались весной и летом, с пользой поставили дело. Мели с утра почти до самого вечера, тоже убили плац, только не такой большой, создали полосу насаждений и соорудили пруд, который спускали на зиму. В пруду разводили рыб разных пород, за этим должен был наблюдать Каретов, у него хорошо получалось плодить. После обеда выплывали на лодке бить рыбу. И Посудаев открывал сезон. Для этого от берега к берегу через весь пруд протягивали лесу, Посудаева на плоту вывозили на середину и он шестом с острым концом разрывал ее, а в это время пускали ракету над гладью. Для того чтобы всё получалось одновременно и не было срыва, ленточку надрезали, а двое из кустов по ту и другую сторону дергали. Получалось красиво. Посудаев, разорвав ленточку, потрясал шестом и кричал "иги-иги". Это означало, что пришло время физических радостей, ибо здесь отдыхали и поправляли здоровье.

На пруду соорудили остров, пруд был большой и места хватило. Остров можно было посещать только в ночное время и только в определенные дни, в дни празднеств. Тогда по всему острову зажигали огни, гремела музыка и к острову стекались на лодках. Сам Посудаев устраивал фейерверк и хлопал хлопушки. Разжигали большой костер, он трещал, вознося к небу снопы искр и неизвестную никому жертву праздника. Это был символ и маленький секрет Посудаева, дань предкам и их традициям. Посудаев считал, что корни с землей должны быть крепкими, а весенне-летний сезон как раз подходящее время, чтобы напомнить о себе ушедшим. Там, глядишь, и о нас кто-нибудь вспомнит.

После праздника приплывали с метлами, всё убирали, сажали вытоптанное и сгоревшее, делая всё, как было. За этим тоже смотрел Каретов.

Появился Корольев-Ымаев, следящий за моральным обликом. Каретова тут же женили снова, он должен показывать пример другим, и Корольев-Ымаев, которого, было непонятно, один или двое, стал объяснять, как надо вести семейную жизнь. Он выступал с лекциями, в которых говорилось об обязанностях молодых супругов перед обществом и государством, об их ответственности за детей, всё доказывалось на примерах. Корольев- Ымаев организовал службу супружеской помощи - СУП, в которой безотлагательно разрешались все неурядицы, служба могла рекомендовать и не рекомендовать что-либо и вообще обладала властью. Все беды, говорил Посудаев, от неустроенной личной жизни, и Корольев-Ымаев призван был это поправить, ему даны были полномочия вмешиваться даже в личную жизнь Посудаева, чтоб ее улучшать. Всему этому придалось тут же нужное направление, и Посудаев стал вне подозрений.

Каретов вопил, но вопил про себя, так что слова его воплей не доходили до слуха и не разбирались. Вот почему еще Каретов сделался бессловесным.

Когда рассматриваемый вопрос непосредственно не касался Каретова, его не приглашали, зато Корольев-Ымаев присутствовал и с его мнением считались. Он мог свести и развести, если считал какой-либо брак неподходящим, хотя второе допускалось в исключительных случаях: Посудаев стремился к постоянству и ровности отношений. Напрямую никто не смел ничего говорить Посудаеву, следовало сказать Корольеву, а тот уже сам решал, доводить ли это до слуха Посудаева или не стоит. Корольев-Ымаев, обладая неограниченной властью и влиянием на Посудаева, сам жил несемейно, для объективности. Он учил: если вдруг появится неоправданное стремление или желание чего-нибудь, поделись этим стремлением, и оно пройдет. Если ты, а также твое второе, противится воле общей и ты не можешь ни преодолеть его, ни поделится этим, борись с собой, такая борьба облагораживает и ты будешь счастлив ею.

Каретов противился и не мог принять этих наставлений. Он решил, что Корольев враг, начал бороться с ним, но борьба эта оказалась бесплодной. Пляшущие под его дудку напоминали Каретову видения давно прошедшего, какую-то тайнопись, и он не мог разгадать их смысл, смысл ускользал. То вдруг казалось, что он уже видел какую-то комбинацию, но она рассыпалась и становилась совсем не то, что вначале. То мелькал вдруг знакомый знак, но так быстро, что не мог решить, что же это было. Корольев-Ымаев играл людьми, переставляя их, подменяя, раскладывая в том порядке, как ему хотелось. И всё выходило, всё куда-то шло, двигалось, заменялось, но в конце вдруг оказывалось, что всё это прежнее, так уже было и что ничего нового.

Дни шли за днями, Каретов смирился, осудив в себе безумные происки против Ымаева. Не умеющий играть не играет. Как во сне проходили все прошлые устремления, и Каретов сам стал готов заплясать под дудку. Травы сеялись, травы всходили, гимнастика на плацу и разработка карьеров приносили ощущение физической пользы, плодились кролики. В Каретове ничего не оставалось, кроме бега на месте, воздуха, насыщенного озоном, чистоты и порядка, словно, проветривая помещения, он и себя проветрил.

Воздух был действительно свеж. Махая флагом, видимо, отмахивали от себя всё нечистое, неуютное, неуживчивое, оставляя тяжелое, прочное, то, что не поднималось. В этом была своя истинность - надежное не устаревает, а следовательно, не может рассыпаться в прах и улететь во взмахах. Каретов был готов закричать со всеми, даже слезы наворачивались и комок подступал, но не было слов, он не знал, что кричать.

Посудаев сам стал следить за порядком, его не устраивало, что Каретов всё время что-то имеет в виду. Какой это образец и пример, если в нем самом нет порядка.

Корольев-Ымаев попробовал разрешить и это. Проследили, с кем и как проводит Каретов время, почему не горит, как все. Хотя он мел и проветривал, в себе самом оставлял что-то нетронутым и что-то не доделывалось до конца. С каждым такое возможно, но Каретов не может этого себе позволять. Радости не было в нем, а радость должна быть. Корольев порекомендовал сменить обстановку, поработать в карьере.

В лиловых блузах встретили его напряженно, теперь он не был, чем был, ему тоже дали лиловую блузу и он стал такой же, как все. По утрам его встречали овациями, по вечерам провожали салютом, сам Посудаев жал руки за особые достижения. Колесо вертелось, наворачивая на свой барабан время, энергию, труд. Каретов укрепился, руки стали сильными и могли гнуть подковы. Храповик поднимающего породу крана легко, без напряжения натягивал тросы, и так же легко натягивались мышцы Каретова, но, сбившись, залегали продольной морщиной на лбу, как тогда, когда он стоял, прижавшись к решетке, и этот след, видимо, остался теперь на всю жизнь.

Посудаев вдруг постарел. Нет, во всем он был такой же, только кряхтеть стал от тяжести накопившихся лет. Мудрость его не знала границ и била ключом в окружающих. Корольев-Ымаев носился над всем как неясыть, рабочий день увеличился и стал совсем длинным, без промежутков.

Как раньше Каретову меняли комнаты, так теперь меняли объекты. После карьера была еще одна полоса зеленых насаждений, зеленый пояс, словно Посудаев всё хотел опоясать зеленым, здесь и вокруг, и каждый такой пояс, добавляя вес и престиж, должен был свидетельствовать о его богатстве и силе, как пояса магометан о количестве женщин.

Строили кирпичный завод и рыли канал. Посудаев хотел плыть прямо к своему пруду. Это делалось еще и для того, чтобы пруд не пересыхал и не надо было на зиму спускать воду. Кирпичный завод - чтобы с пользой использовать отходы карьеров и покрывать нужды строительства. Посудаев сам участвовал в закладке завода и положил первый камень в его основание. Это был большой камень, достойный его начинаний и деятельности, долженствующий напоминать потомкам о Посудаеве. Он так клал его и такая вокруг была тишина, словно это был уже постамент, а сам Посудаев живой себе памятник. Ленточку не перерез'али, некому было перерез'ать ленточку, если Посудаев стоял как памятник, и его оставили на потом.

На строительство опять был отправлен Каретов, переодетый в другую блузу. Он уже немного исправился и теперь мог убирать мусор, хотя к проветриванию не допускался. Проветривал Воропаев и водил всех бегать и смотрел за кроликами, хотя под его надзором кролики не плодились.

Это было грандиозное зрелище: Посудаев на коне, Корольев-Ымаев рядом, ведет под уздцы лошадь, Каретов - сзади, связанный по рукам, тащится на веревке, притороченный к седлу Посудаева. Праздновали приведение Каретова. По древнеримскому обряду, как плененный, Каретов должен был проползти между поставленных накрест копий. Всё, что не пролезало, надо было срубить. Потом устроили пляски и очищение огнем: Каретов должен был ловить горящие головни и кидать их сзади себя. Это означало, что он сжигает свои корабли и не держит никаких тайных мыслей. Набросанная сзади солома, это был тоже символ - прах и суетность тайных помыслов, пылала, и нещадно жгло спину.

Каретов очистился.

Дальше всё шло по сценарию. Каретов бегал и кланялся, подрыгивая и крича. Это была еще одна новая жизнь, по поводу которой следовало выражать столько радости.

Крики и пляс на острове продолжались до самого света, восход встречали долгим воплем. "Над нами солнце!" - громче всех кричал Посудаев, взобравшись на колесницу и размахивая оттуда огненным обручем. Сыпались искры и облетали всех стоявших вокруг прежде чем гаснуть.

Каретов вернулся к своим обязанностям. Он снова стал проветривать помещения, организовывать бег и смотреть за кроликами. Однако радости по-прежнему н было. Шум и суета той ночи гремели в ушах, Каретов помнил о ней. Он словно опустился на дно глубокой пещеры, куда почти не проникал свет, было сыро и стучало сердце, точно колотясь в стену. Этот стук казался Каретову оплеухами, раздававшимися в углах его пустой никчемной души. Слов не находилось, совсем не было слов, только какие-то мотания теней. В пустоте этой Каретов и пребывал, и никто, наверное, не мог бы извлечь его оттуда, ни Посудаев, ни Корольев-Ымаев, ни кто другой.

Так Каретов стал бессловесным и так заканчиваются его метания.
 
 

10 февраля 1982