Пётр Червинский

 

Преполовения тайного дна

 

Не возведи мене во преполовеніе дней моихъ�

 

Если на Преполовение мелководье, то разлива не будет

 

 

Когда бы всё было в нас так, как надо, и так, как след, когда бы мы все были, с этим вместе, какнадны и комильфотны, то не было б видимой надобности ни о чем говорить. Сиделось бы молча и сидя б молчалось, а дни бы шли. Ведомое не всегда себя прозябает и не всегда оно истинно, даже если заговорит. Сокрытое ж про себя молчит. Оно неправедно, оно попускает, но в нем невидимо ощущает себя то, что есть, но о чем не ведается, недостаточно ведается или думается только, что ведает умный кто. Боящийся скрытого, рискует себя не узнать, хотя надо ли то ему?

Трудности преполовения неблагодарны, не радостны, не сердечны� Что удовольствия проникать, себе самому и всем окружающим не осознавшись, в какое-нибудь там чужое шмурьё? В сырую, не чищенную, не шелушённую жмудь, в которой не разберёшься по правильности и с которой хотеть ли дело иметь или же не хотеть, на то ещё бабка надвое нашептала, да и есть ли оно таково или не есть, кто, уверенный, тихо шепнёт и подскажет?

Но всё же� Если испробовать верно принятый и подобранный органон, подойти к наущению без боязни, без страха и трепета, чтоб кого-нибудь там оскорбить, надавить, нажать на чью-нибудь, пусть даже множественную, болезненно опасающуюся и вздрагивающую, дерзостно реагирующую, одергивающую, окрикивающую струну, и так, как бы не было ничего, как бы можно было сказать, не подумав о результате?� Хотя, возможно ли?� Однако же всё же!� То тогда, расковыривая какой-нибудь фантастический, напридуманный миг, откроется тайное � преполовения тайного, скрытого дна, за которым, как за занавесой, окажется, лежит всем изведанное, знаемое, страстное, стоеросовое, брачущееся житьё-бытьё, где я и не-я в котором, смешавшись, соединившись, смявшись, прикидываются и кажутся неузнаваемо чем-то другим�

Вопрос, видимо, в том только, как его до того другого достать? Как открыть не свое в своем и, подумав, решить, понять, ну и что же оно такое?�

Утомившие эти преполовения и все эти тайные тайного дни, когда придет, приходит какой такой и сидит, и нашептывает, и своё одно, ему ведомое, только и шевелит, а ты ему верь, и попробуй, позволь не поверить, - утомившие все эти откровения и промигни неумолчно клокочут, ходят, грозятся, клёпают, пробуждая сомнения и в сомнении том уверенность, что оно так, так оно, как оно, здесь сидящее, говорит, по-другому и не бывает, не может быть�

Верится в невозможное, в некую придумь, когда-то сказанную каким-то одним таким же, и не однажды, и повторённое много раз� А в другое, может почти что такое же, а не верится, потому что никто его не сказал, потому что не было привязавшего, примотавшего, придержавшего его за подвернутый, мимо прыгнувший и не давшийся, проскользнувший нахально хвост. Потому и не давшийся, что никто его не пожелал!

Желания ходят стадами, не парами, рождаясь отчасти из ничего. Вернее, не зная сами, откуда и как рождаясь, как паутины, как нити тревожащих небо всколыхиваний летящего к югу на север косого гусей дождя. Гогочут, кряхтают, акают, и где-то почти далеко, почти и неслышно, почти в своем обнимающем их поднебесье, с ним и наедине, так что кажется, думаешь, что прошло уже, отлетело, а в следующую минутную промежуть - а есть ли, и было ли, и что оно, собственно, было? Приходил ли действительно кто, и сидел, и шептал, и с тобою каркал, иль привиделось, и не приходил, не унёс ничего, а тебе показалось, и всё, как было, и что не вякнули двери, не шаркнули, не распахнулись, пропустив того чужака с глазами и видом голодного чужесведений волка?�

Мне было такое с таким пришедшим, и, может быть, даже не раз. Может быть, правда, со мной того не было, а было с тем там каким-то другим, внутри, в глубине сидящем? А мне же только привиделось, пересказалось бывшее, а может, опять никак и не бывшее с ним?�

Когда сидится в своем колпаке, на глубоком овражном дне, и смотрится глазом в тебя за тебя на тебя и вперед смотрящий, потому и ведающий многое про тебя из того, что ты сам про себя не ведающий, - когда на лубке своем так вот сидится, то многое и мерещится, и только кажется, и как-то так мнится, и думается, и снится, и сны эти разные, и не про одно. И вовсе, совсем даже немудрено. Так оно только и может, и так оно долженствует быть. Потому-то, еже писах, писах, и не всё, что вырвалось, вырвалось сгоряча да сдуру, но шло путем, чрез плотины и зауши, запустения и заброшенности, попущения и наущения, и подсказывания, как кому быть, от какого-то там не влекомого, не влекущего, неизвестно откуда идущего, не ухватываемого, не сознаваемого в полности, в целости, в связности бытия�

Откровения тайностей происходят разные. Когда понимаешь вдруг, умом вдруг охватываешь, когда сознаешь, что то, что случилось, было в какой-то иной связи, когда взялось не оттуда, откуда считалось, ждалось, а из какого-то не предвидевшегося, другого совсем рукава, то это еще не причина себя менять, но можно подумать о тайнах этой иной природы. Природы, которой ты пренебрег, не увидел, не разглядел, не учел в себе�

На чем же всё зиждется и на чем стоит? Притягиванием и отталкиванием порождаются нити глаз, и всё окружающее, всё собравшееся, емля его в себе, повторяет в себе то притягивание и сразу следующее за ним своей полосою отталкивание� Глубоко эротический первоакт, повторяющийся затем во множестве глаз, ищущих воплощения себя не в своем, потому что в своем для себя ничего не находят, потому что укрытое отдаленное, наблюдаемое, не объявляет себя своим� А кто как не ты себе дашь, можешь дать и себе предоставишь?

Привычно нам думать, есть могущие и есть не могущие. Но поедание, поглощение чужого � не от меня, если могущего, но от не могущего и огромного обще-большого, имя которому множество, коллектив, возможный, сидящий в каждом. Не противление, не бунт одного против многого, но разделение, отособление, преполовение его тайного, скрытого, не хотящего явности дна, в котором прячется, открывается не спасение, но мерно ширяющий, повторяющий себя тихостук в спокойствии ожидаемых, чаемых и наступаемых столпотворений.

Так или примерно так, по видимости, определяет роль свою пишущий и говорящий про то, что не говорят открыто. Неприличие наступает с отбрасыванием. Есть жаждущие укрытия. Того, что на деле их слабый пункт, обличающе явное, неприличное, стыдно просторное место. Есть и другие, в жажде открытия укрывающие что-то их дурно наследующее, что-то настойчиво их выдающее, что-то неявно свое. Есть еще третьи, молча на всё идущие и со всем таким соглашающиеся, поскольку что оно может, должно быть еще? Возможно, не сознают они этого, те и другие, но неизменно чувствуют и, как чуткие воду поветрия рыбы, настойчиво прячут, тянут, волочат, влекут всех своих ближних и окружающих в тихое, вялое, никлое дно�

Дна не открыть, смелостью было бы думать, что это возможно. Много их разных и всяких доньев. Но, как заводя для купания своего разохотившегося к тихо струящей воде на картинке коня, понимаешь, что это не раз и не два, что это один только выхваченный и предоставленный перед глазами момент, и что воды от того не убудет, и что не это ведь главное, но надо коня помыть, так и тут, оставляя лишь мокрые, может быть, пятна ведущих к воде следов, достигаем мы, погружаясь, устало в себе бредущего тихого дна, что-то там открывающего, кому-то, возможно, давно известное, поскольку им брошенное, но им же, ушедшим, забытое в шевелении мокрых, все занавесивших струй.

Кого с кем сводить, кого от кого отводить, как двигать желаниями поддающихся мановениям, клюющих на искренность, простодушных, способных легко проглотить каждый раз приготовленно чистое слово. Не это вопрос. Вопрос, очевидно, в том, кто что может. И тут вдруг опять оказывается, что парадоксально привычное всё и ничто. Дело только лишь в перераспределении, в замещении одного другим, в замене себя одного на себя другого. Маски и роли, сменяемо надеваемые постоянно всегда на одно и то же услужливо подставляемое тылом лицо, служат желанию, жажде отталкиваемого притягивания, о котором не знает, не подозревает никто, хотя всегда чувствует и, чувствуя, забивается в еще одну свою маску - яйцо. Когда же трескается, разваливается перед глазами его эта скорлупа, тогда наступает пора и время чего-то еще, еще одного поворотного действия и события � делания вида, что маска, которой не надевал, не трескалась и никогда не снималась�

Трудно всегда признаться, что ты не похож на других, что ты, если еще не совсем импотент, то какое-нибудь там меньшинство, но надо и заставляют признаться. Подруги, приятели, милые собеседники, крутые подручные и их вожди. Можно не признаваться, но как тогда жить? В себе носить разъедающе искреннее, хотя и туманное, сожаление, искренность для себя одного? Бывают погодные отвратительно дни, когда правда как солнце, достав твой последний, запрятавшийся, укрытый и съежившийся внутрь закуток, вынимает его на всеобщее обозрение, выворачивает наружу, как мято зажатый внутри карман � и приватности нет, распрощались с приватностью ради искренности и чистоты кристаллического, окружающим нужного, как воздух и светлое будущее, бытия. Но бывают совсем другие. Когда никого не тревожит провидимое тобою ничто, когда каждый отъявленно копит свой драгоценно приватный карман, полагая, что в каждом другом кармане находится то же самое, а не другое, и нечего потому ничего находить и искать�

Таковы, может быть, смысл и множество не раскрываемых доньев?

Воспоминания много дают. Но не меньше, по-видимому, дают и невоспоминания. То, что не было, но что могло бы, при определенных условиях, быть. Смотрю и вижу � с одной стороны. И вижу, хотя не смотрю, - с другой, как довосстановление. Позиций может быть больше, и это только одна из них. Откровенность, по замыслу, за откровенность, но это возможно, и часто, поза, желание получить. В получении, в намерении, желании получения есть ущербность, поскольку отсутствие и необладание откровением и откровенностью. Получение откровенности, может быть, знаком, следовательно, отсутствия самого намерения к реализации бытия, желания узнать, не делая, не совершая, не воплощая себя. Узнать, как было, поэтому, может быть далеко не самое лучшее и благородное дело. Не говоря про то, что узнать, как было, по-видимому, в общем-то и нельзя� Так, может, возможно отчасти стремиться увидеть, узнать, для себя прояснить, как не было?�

Начинается словоблудие и заворот. Не было ничего из того, что было, а то, чего не было, если не было, то быть могло, а раз быть могло, то как бы и было. Может быть, в этом смысл открываемых доньев так называемой откровенной словесности? Соблазнение, поиск от неощущения, неодущевления полноты? Соблазнение не другого, а самого себя, как соблазн себя, когда блазнит и маячит невыразимое нечто внутри, не находящее, ищущее, необретением мучащееся, и вдруг увидевшее, нашедшее, обретшее некое вне себя, к нему оттого стремящееся и его в себя поглощающее, его называющее, обёртывающее и облекающее в слова?

Таков ли мотив? Трудно, по-видимому, если вообще возможно сказать, однако же можно пытаться. Три шага были предприняты и три шага неощущения были тому виной. Обольщение - не собой, вне себя стоящим, способно реализующим избыточно полным собой. Обретение � в повторяемости, вечной готовности, в круге верчения и невыпадения из него, достижения смысла в самом этом круге как замещение поиска и (а может быть или?) удовлетворения таким и так бывшим собой. И самомнение � вечная самость, как мнение, то что кажется, мнится, не отстает, что реальное-нереальное, поскольку само и в себе и не требуется усилий его воплотить, вернее усилия требуются, но не реальной, не реализующей, не действующей, не активной природы, природы рефлексии, отчуждения и откидывания внутри из себя, от себя, нечто ставшее, выразившееся и накопившееся, как откидывают поднявшийся на поверхность творог, отделяя его от животной и жидкой сыворотки - зеленовато-кислой внизу воды, за которой не видно и не было никакого дна�